верни меня в майский сад
одень меня в лён и хлопок
зови меня наугад
бродить по целебным тропам

там ветер несёт пыльцу
чубушника песнь живую
цветок подношу к лицу
и словно тебя целую

каждое слово над миром златым листом.
свет собираешь в карман, чтоб разлить потом
аквамарином по чёрной гуаши снов
в северном старом краю ледяных сынов.

тонкие пальцы вершат невесомый труд,
под потолком аметисты да изумруд.
каждый невидимый шаг на сухом снегу -
россыпь лазурных цветов в травяном кругу.

тленное взносится в слове одном твоём,
грубая глина становится хрусталём.
разве захочет согреться в мирском тепле
тот, кто по воздуху ходит, как по земле?

неистощимый упрямого сердца стук.
птица беспечно вспорхнула из нежных рук.
прочь опостылую пыль, синеглазый лён,
новое в старом сиянии - ты влюблён.

что за место для бала -
мой разрушенный дом.
я сама выбирала
этот мир подо льдом.

так манило бродягой
побывать хоть на треть,
оказалось, для блага
нужно плакать-терпеть.

ты же знаешь, негоже
потупившему взор
за обветренной кожей
прятать славу аврор.

кто-то очень везучий
презирает покой.
ты меня не научишь
притвориться тобой.

и ни ветка лаванды,
ни шиповника цвет
не сплетут меморандум
этой лучшей из бед.

в доме закончился сахар, промёрзли стены,
новую скатерть тотчас же залили кофе.
утренний выбор: поставить на перемены
или стараться не думать о катастрофе.

чрево чудовища может быть самым разным:
город то манит, то бьёт по башке селёдкой.
видевший звёзды едва ли привыкнет к стразам,
пусть и меняются мысли, лицо, походка…

город не вяжет для каждого разный узел.
он навострив ножи, наводнив арены,
в блендере крутит большой разношёрстный смузи,
что на углу продают по несметным ценам.

есть и достойное: оперы и балеты,
люди, ночные автобусы над рекою…
тени холмов и старинные силуэты,
скудное небо, ещё не совсем пустое.

страшно, что здесь привыкаешь без кислорода.
место, что красит в безликое, хоть ты тресни,
все твои полные горьких сомнений годы
сузив до цвета волос и любимой песни.

вдох - над обрывом струна каната.
выдох - презрение, ночь навзрыд.
каждая слабость, вина, утрата…
всё тебе равно принадлежит.

сердце не выскоблишь, не затушишь,
освобождение - горький миф.
тело - сосуд, содержащий душу,
что ты изменишь, его разбив?

навзничь упавшему видно небо,
новое в шуме грядущих бурь.
как ты ни бейся, чего ни требуй,
облако смирно плывёт в лазурь.

век глядеть и всё не наглядеться,
вспомнить, но не вывести строки.
тает пластилиновое сердце
под стальной рубахою тоски.

я не жду ни жеста, ни пароля,
мне знаком обманчивый покой.
разве что-то, кроме горькой соли,
было мне подарено тобой?

наблюдатель вдумчивый и строгий,
не храни полынные слова.
там, где разветвляются дороги,
прорастает сорная трава.

тысячелистника нежный кудрявый зонт
я над тобой раскрываю от всех печалей.
скоро сентябрь пришлёт атмосферный фронт -
всё же теплее, чем чувство твоё в начале.

пижма и лютик. последний хмельной глоток
нас разделившего вновь непростого лета.
благодарю тебя, что в суете тревог
ты не откажешься от моего букета.

вереск застенчивый взору совсем не нов,
сдержанный клевер едва ли несёт удачу…
ради чего называть имена цветов,
если моё для тебя ничего не значит?

вы спросите у олега
как избавиться от эго
он ответит не спеша
у деревьев есть душа

половодье разменяв на засуху,
приручив холодными руками,
я давно ношу тебя за пазухой,
как тяжёлый драгоценный камень.

как бы сердце ни было безропотно,
как бы ни звало родное имя,
камню место не в шкатулке крохотной,
а в руках единственной любимой.

до тебя и вечность не околица,
но впустую жаль дорожных песен.
надвое живое не расколется,
подлинных не зная равновесий.

мне не нужно ни славы, ни родины,
ни триумфов седых культур.
мне бы лето, кусты смородины,
да ворчанье соседских кур.

мне б навеки в жаре и в холоде
славить этот простор живой.
не оставь меня, милый, в городе,
забери меня к нам домой.

мой зыбкий мир, не знающий осей,
питающий пристрастие к обману,
несётся впереди планеты всей
и будет жить, пока я не устану.

мой календарь, расчерченный на дни,
не поспешит, неточностью запуган.
я буду старше всей своей родни,
когда часы вновь заведут по кругу.

мне двадцать пять, и это не предел,
мне можно, разбегаясь, падать низко.
жаль, для меня остаться не у дел
с недавних пор не представляет риска.

мне двадцать пять, и кофе поутру
пока ещё твердейшая валюта.
я всё-таки когда-нибудь умру,
но, главное, не в данную минуту.

остры грани, нежны шорохи
позабытый тайный страх
ветки ласковой черёмухи
осыпаются в руках

как в конце счастливой повести
завершённой поутру
взмыли в небо мои горести
лепестками на ветру

обратятся в землю тяготы
будут линии просты
чтобы завязались ягоды
нужно отпустить цветы

умой меня водой из родника,
что за оврагом в ласковом лесу.
я от тебя бываю далека,
а иногда тебя в себе несу.

и между светлых и унылых дней
ты - навсегда мой драгоценный дом.
дорога есть. и я иду по ней
но чаще наугад, чем напролом.

из калуги в ришикеш
позабыл дорогу
третий глаз закрыл - хоть режь
не хожу на йогу

потерял давно я нить
мантровых куплетов
что нам прошлой жизнью жить
помирать-то в этой

ты представь, что любовь непрерывным течёт потоком,
что прочна и не рвётся нить.
что не нужно метаться меж западом и востоком,
можно просто жить.

просто жить, вспоминая (ты только представь!) в покое,
что был март, что январь, февраль…
и проснувшись с утра я однажды узнаю, кто я,
и не будет жаль.

будет жаль только сердце, что сил не щадя боролось.
ты представь: растворился грим,
и уже не боюсь, что в поющей толпе мой голос
прозвучит чужим.